Он читал Оле стихи – тревожные, даже трагические, но очень, очень красивые. Он удивил Анжелику Аркадьевну, когда до него дошла очередь декламировать на уроке в «пятиминутку поэзии» – как будто впав в транс, прочитал наизусть длинное-предлинное:

А одноклассников он этим просто потряс – пять минут подряд рассказывать стих, не заглядывая в книжку! Да ещё такой грустно-смертельный, про древнего лысого Ворона, вестника инфернального мира. О-го-го!

Он приглашал Олю гулять в самые сумрачные, самые отдалённые уголки города. Его романтическая грусть очень трогала Олино сердце, его музыка, которую Сашка неутомимо качал из Интернета или получал от своих виртуальных друзей (он ведь вступил в кучу сообществ, что Оля сделать всегда боялась), была мрачна, но тем и прекрасна. Эта музыка лилась из Сашкиного плеера, когда они шли, обнявшись и поделив наушники на двоих. Маленький город рано засыпал – так что часто на тёмных улицах Сашка и Оля бывали совсем одни.

Они перестали ездить на скутере – и передвигались только пешком, чтобы ногами ощущать поверхность бренной земли. Оля восхищалась возвышенностью мыслей и чувств своего друга – никто, и уж тем более малоразговорчивая Гликерия, не посвящали её в сложности и страдания своей души. А душа Саши оказалась самой что ни на есть возвышенной и, как не раз повторял он сам, мучительно страдающей от тоски по недосягаемому, от несовершенства мира и засилья в нём обыденности и пошлости. Сашка тонко понимал красоту – тоньше всех людей, которых Оля знала.

Она не уставала удивляться – почему раньше в их жизни всё было так просто, что даже приходилось иногда скучать и старательно придумывать себе занятия? «Куда пойдём на выходные? – А не знаю. Всё достало. – Давай в кино. – Не прикалывает. – На дискотеку – все наши будут. – Ну давай…» Сашка теперь только понял, что ему всегда было сложно с людьми, что они тяготили его, что только в одиночестве и уединении с любимым человеком он и счастлив. О, как приятно-расприятно было это Оле слышать! Только с ней, только в уединении! Это она, она – подруга избранного, не такого, как все. Вот она и нашла себя. Оля работала над своими картинами с ещё большим воодушевлением, а Сашка выкладывал фотографии этих картин в своём блоге. Олю хвалили. Оля даже покрасила волосы в чёрный цвет и одеваться стала так, как должна подруга такого юноши.

Она была счастлива.

И больше не цепенела на городском кладбище, где Сашка теперь частенько проводил время: бродил по дорожкам, рассматривал надгробия и ограды. Его уже два раза били, причём один раз тут, у кладбища, а второй в школе – и Марине Сергеевне пришлось вызволять его и проводить разбирательство – кто да за что. Сашка молчал, конечно же. И мужественно страдал, улыбаясь учительнице ртом с трагической дорожкой крови в его уголке.

…Гликерии со скутером на городское кладбище было не попасть – нужно было перелезать через узкий пролом в ограде.

Сегодня вечером Сашка пригласил её прогуляться с ним и Олей. Как раз снова растаял снег, земля стала влажной, чёрной и зовущей.

– И что там делать? – с явной неохотой протянула Гликерия. – Да и ночь уже скоро настанет.

– А я люблю ночь, люблю смерть! – воскликнул Сашка.

– А я ненавижу смерть! – зло крикнула обычно весьма сдержанная Гликерия.

И, передумав прятать скутер в кустах, чтобы всё-таки составить гуляющим компанию, завела его и уехала.

Сашка в очередной раз засомневался в готстве Гликерии, хоть Оля и напоминала ему, что Гликерия и сама на этом не настаивает.

– Нет, ну как же, я в Интернете читал – все правильные готы должны любить кладбища! Это для них принципиально! А то, где мы с ней были, – это какое-то старьё, а не кладбище! – не унимался Сашка. – Эх, если бы её зазвать на какой-нибудь форум! Там люди бы пообщались с ней и всё про неё поняли. Там такие матёрые зубры, они сразу понимают, кто настоящий гот, а кто нет.

– Ну вот видишь, – заметила Оля, осторожно оттягивая Сашку за рукав от свежевыкопанной могилы, – как Гликерия и говорила: там у вас тоже всякие правила, требования… Надо им соответствовать. А ей самой по себе хочется.

– Но имидж же обязывает! Зачем она тогда по-нашему одевается?

– А разве это кто-то может запретить?

– Ну нет. – Сашка фыркнул. – Эх…

Кстати, у него появилось второе имя. Атрум [4] – так его теперь звали. И ник такой был, и вообще Сашку вполне бы устроило, если бы его называли только так. Пусть неоригинально, зато точно, так казалось ему. Оля пока не могла перестроиться на Атрума, чем несколько огорчала его.

– А ты уверен, что те, кто пишет в Интернете, сами – настоящие готы? – поинтересовалась Оля. Она сама не знала ответа на все эти вопросы. – Может, они просто нахватались верхушек – и учат остальных жизни. А вы, дурачки, верите.

– Это ты к чему? – Сашка взволновался – к тому же за спиной явно послышались чьи-то шаги и какие-то тени мелькнули неподалёку. А они только-только свернули в тёмную боковую аллею и брели вдоль новых могил. Время было ещё не позднее – Оля и Сашка любили приходить заранее и встречать наступление темноты под сенью оград и крестов, наблюдать, как спускается мрак и хоронит всё под своим чёрным плащом.

– Да к тому, что настоящей правды-то мы и не знаем. И ещё я думаю…

Договорить она не успела. Их поймали.

Не злые люди, не выходцы из могил – полицейский патруль. Увидев, что это не бандиты, преступники или мародёры, плечистые патрульные погрузили Олю с Сашкой в машину, где проверили их данные по компьютеру, а после этого развезли по домам, сдав на руки родителям.

И Оля оказалась перед мамой. Мама плакала, но не ругала её. Мама знала, что она влюблена. Мама сама когда-то была девочкой и помнила, как сложно найти себя и не потеряться среди остальных. Мама была самым лучшим человеком на свете…

Когда вернулся с работы папа, они втроём поехали в ресторан – далеко, в пансионат на берегу моря. Волны безжалостно били о берег, и стёкла огромного окна, выходящего на морскую гладь, подвывали под напором ветра. Оля то вглядывалась в разгулявшуюся стихию, то смотрела на своих милых родителей, смеялась с ними, ела и пила.

Они провели очень счастливый вечер.

Глава 9

Детская инквизиция

Конечно, о том, что их задержала вчера полиция, было сообщено в школу. Одноклассники требовали от Оли и Сашки подробностей, а потому одолевали расспросами. Только Татьяна Огузова, которая обычно была лидером по сбору информации, ничего не спрашивала и всего лишь фыркнула презрительно:

– Тоже мне, дети тьмы.

Оля удивилась – неужели она хотела гулять с ними? Но почему активно не высказывала этого? Она ж за словом в карман не лезет обычно. Непонятно…

Марина Сергеевна, как классный руководитель, ещё вчера была оповещена об этом событии – и пришла к выводу, что вот теперь-то и пора принимать меры.

Поэтому сегодня с утра она поговорила с активистами школьного самоуправления – ребятами-старшеклассниками из «Комитета добра и порядка», посоветовалась, как лучше поступить. Ребята дали несколько дельных советов и пообещали, что не бросят в беде учительницу – да ещё такую, свою в доску!

И Марина Сергеевна организовала классное собрание. Оно началось с середины урока физики – последнего сегодня. Так что с подводной лодки никому деваться было некуда.

– Мы перестали быть командой, ребята, – так начала она свою речь, – вы не обращали внимания – каждый из вас стал сам по себе. Я понимаю, что да, каждый – это отдельная личность. Но для того, чтобы эта отдельная личность была интегрирована в современную действительность, она должна держаться коллектива. А мы? Что мы с вами сделали в эту осень? Каких успехов достигли? А ведь приближается Новый год – и каким столь безынициативный класс к нему придёт?